В Вооружённых Силах Российской Федерации среди предметов амуничных вещей военнослужащих, проходящих службу по контракту, обязательных в повседневном обиходе, имеется невзрачная на вид и небольшая по размеру (25 мм х 45 мм) металлическая пластинка продолговатой формы с овальными краями, на которой выбит личный номер её владельца. Сей неотъемлемый атрибут военного быта достался нам ещё с советских времён.
Однако надо признать, впервые в нашей стране подобный способ идентификации личности убитых и раненых офицеров и солдат был апробирован ещё в Русской императорской армии. Хотя справедливости ради отмечу, приоритет в этом принадлежит воинству Германии, первым применившим личный опознавательный знак в виде небольшой металлической пластины овальной формы, носившийся с помощью шнурка на шее и предназначавшийся для установления личности убитых и раненых военнослужащих прусской армии. А дата его появления приходится на начало войны с Австрией в 1866 году. Жетон вызвал поначалу массовое негативное к себе отношение со стороны немецких солдат, которые называли его «вестником смерти».
В Русской императорской армии личные знаки военнослужащих появились в самом начале XX века. Хотя имеется вполне правдоподобная неофициальная версия их более раннего происхождения, относящаяся к эпохе Русско-турецкой войны 1877 – 1878 годов и Туркестанских походов начала 80-х годов XIX века. По крайней мере, в ряде полковых хроник, в частности, в «Истории лейб-гвардии Егерского полка за 10 лет. 1796 – 1896 гг.», изданной в 1896 году, они впервые упоминаются как «смертные жетоны», носившиеся в период боевых действий с помощью шнурка на шее. На них выбивались цифровые и буквенные обозначения полка, батальона и роты, а также личные номера их владельцев. Предназначение вполне очевидное – «для опознания убитых и раненых». Отсюда такое малопривлекательное название.
О том же можно найти упоминание в полковых хрониках частей Кавказского военного округа, в частности, в истории 80-го пехотного Кабардинского полка и памятках под общим названием «Описание боевой жизни в минувшую войну 1877 – 1878 гг.», относящихся к боевой биографии 44-го драгунского Нижегородского и 155-го пехотного Кубинских полков. Здесь, в Кавказских частях, традиционно к судьбам военнослужащих на полях сражений относились с должным вниманием. Отсутствие любой о них информации с места боёв позорным пятном ложилось на весь воинский коллектив. Поэтому вполне логичным и объяснимым выглядели сообщения полковых хроник о появлении невиданных до сей поры таких новшеств, как «смертные жетоны».
Кавказские военачальники попросту не отказали себе в праве иметь достоверные сведения относительно своих подчинённых, отправлявшихся порой в самое пекло боевых действий. Тем более что неприятельская сторона, турки или горцы, зачастую так изуверски кромсали тела павших солдат и офицеров, что опознать их было очень трудно.
К сожалению, документальных подробностей на этот счёт в отечественных архивах до сих пор не найдено, кроме разве что вышеуказанных полковых хроник. В связи с этим ряд современных российских исследователей данного вопроса поспешили назвать эти сведения не чем иным, как красивыми легендами позднего изготовления. Позволю не согласиться с подобным утверждением. На мой взгляд, какая-то часть фактов из боевых биографий воинских частей, где фигурируют «смертные жетоны», соответствует исторической истине и имеет под собой реальную подоплёку.
Осмелюсь предположить, что это была прежде всего частная инициатива отдельных командиров полков, поддержанная полковыми офицерскими собраниями. Действовала она лишь на период боевых действий, в которых они принимали непосредственное участие. Менталитет противной стороны и характеристика театра боевых действий сыграли в этом не последнюю роль.
Официальной датой рождения «смертных жетонов» считается 14 сентября 1902 года – день, когда император Николай II утвердил проект нового единого Устава внутренней службы. Дело в том, что до того дня в русской армии действовали аналогичные военно-нормативные документы отдельно для пехоты и кавалерии, а у артиллеристов их вообще не имелось. В самом начале XX века Главный штаб военного ведомства взялся восполнить этот пробел. Вот тогда и выплыла на поверхность идея, озвученная командующими войсками округов о необходимости единого документа, регламентирующего ежедневный быт всех без исключения частей в пехоте, кавалерии и артиллерии.
Получив указание, комиссия означенного учреждения принялась в ноябре 1900 года за работу над положениями нового устава. Что примечательно, председателями данной группы экспертов, занимавшейся созданием столь важного документа, на разных этапах её деятельности были должностные лица с весьма неблагозвучными, с точки зрения воинской дисциплины, фамилиями, а именно: генерал от инфантерии П.А. Разгильдеев и генерал-майор К.А. Ширма.
После утверждения царём проекта устава, документ направили в войска на апробирование. После тщательной обкатки и практического применения в воинских частях его ещё раз откорректировала всё та же комиссия Главного штаба в 1909 году. В окончательном варианте он был утверждён 27 марта 1910 года.
Экспертам военного ведомства Российской империи удалось создать настолько добротный документ, что многие его положения перекочевали в
советские военно-нормативные документы и с некоторыми изменениями дошли до наших дней.
Одним из новшеств предлагаемого к обсуждению в войсках нового Устава внутренней службы стал раздел, посвящённый «увольнению нижних чинов со двора и в отпуск». Согласно его положениям, для всех без исключения нижних чинов русской армии впервые вводились личные номера, которые присваивались им на всё время прохождения службы в конкретной роте, эскадроне или батарее. В случае перевода военнослужащего в другую часть личный номер у него изымался, а на новом месте взамен выдавался другой, свободный на тот момент.
Авторы-составители в «Объяснительной записке к проекту Устава образца 1902 года» пояснили, для чего это делается: «В настоящее время на казённых и собственных вещах нижних чинов делается надпись с фамилиями владельцев: такой способ отличия вещей с большим удобством заменяется постановкой номеров. Кроме клеймения вещей нижних чинов, номера облегчают в военное время определение личности убитых и тяжелораненых, так как номер, положенный краской, лучше будет сохраняться, чем имя и фамилия, подписанные часто неразборчиво и выцветающими чернилами. Введение номеров дало возможность установить особые увольняемые знаки, упрощающие контроль над нижними чинами, находящимися вне казарм».
Как видно из «Объяснительной записки», авторы-составители приготовили своему детищу большее будущее, нежели простой учёт солдат. Но в войсках поначалу ухватились лишь за эту возможность. Причём данное новшество касалось военнослужащих, отсутствовавших в части до вечерней поверки. Прочим как прежде выдавались на руки увольнительные записки или отпускные билеты.
Нижние чины перед тем, как покинуть территорию воинской части, являлись к дежурному по роте, эскадрону или батарее, который после осмотра выдавал им увольнительные знаки. При возвращении процедура повторялась в обратной последовательности.
Все личные знаки, согласно списочному составу части, хранились «в висячих шкапчиках за стеклом или сеткою для удобства проверки наличного состава нижних чинов в казармах и вне казарм». Ключи от них находились «у дежурного по роте (эскадрону, батарее или команде)». В уставе было представлено описание увольнительного знака, который представлял собой металлическую пластину произвольной формы размерами не превышающими 4,5 – 6,5 см. На знаке выбивались буквами и цифрами: номер роты (эскадрона, батареи или команды), номер и название части и, конечно же, личный номер его владельца. Там же были представлены в графическом виде его примерные образцы: восьмиугольный и круглый.
Большинство дошедших до нас личных знаков таковыми и выглядели (преобладали круглые). Но так как их форма не регламентировалась, то каждый командир части изгалялся как мог, порой давал волю собственной фантазии. Иногда жетоны представляли собой чуть ли не точную копию полковых нагрудных знаков. Поэтому некоторые солдатские щёголи носили их в увольнении на мундирах вместо «полковиков» или наравне с ними. И даже снимались в таком виде на «дембельские» фото.
Особенно это ярко проявилось в период военного ренессанса, межвоенные годы – с 1906-го по 1914-й. То бы-ло время небывалого военно-экономического подъёма в стране и расцвета патриотического духа в русской армии. В 1912 году, во время празднования 100-летия Отечественной войны 1812 года и Бородинского сражения, почти каждая воинская часть обзавелась полным набором собственной атрибутики, в которую входили: полковые песни, хроники, изготовленные по спецзаказу нагрудные и личные знаки. В этот период русскую армию просто захлестнула волна юбилейных торжеств, когда многие воинские части отметили вдобавок юбилей своей армейской жизни.
Более всего хлопот тогда выпало на долю личного состава 13-го лейб-гренадёрского Эриванского полка из Кавказского военного округа, старейшего во всей русской армии. Ему 27 июня (10 июля) 1912 года исполнилось 270 лет…
Но вот грянула Первая мировая война, и на эти красивые побрякушки уже глянули несколько с другой стороны. В начальный, манёвренный, период боевых действий личные знаки заменили собой уже упоминавшиеся «смертные жетоны». Но и здесь это стало следствием частной инициативы отдельных военачальников. Отсутствие официально утверждённых «смертных жетонов» в условиях театра военных действий способствовало появлению в частях его заменителей собственного изготовления.
Окончательно точку в этом вопросе поставил император Николай II, который 17 января 1917 года подписал указ о введении специального шейного знака для опознания убитых и раненых, а также для учёта георгиевских наград нижних чинов. Он представлял собой медальон, составленный из двух половинок, в который вкладывалась пергаментная бумага с данными военнослужащего. В неё заносились: звание, имя, фамилия, год и место рождения, дата призыва, сословие, вероисповедание, номер роты (эскадрона или батареи), номер и название полка, дивизиона или артиллерийской бригады и имеющиеся георгиевские награды.
Сам именной знак имел небольшие размеры, как и его предшественник, 3,3см х 5 см, изготовлялся из жести и носился под мундиром на шнурке. К сожалению, его массовому внедрению в действующую армию помешали известные революционные события в феврале – ноябре 1917 года.